Знаменитые болельщики "Спартака" Опции

[Moskiler]

Что? Как? Не может быть!

[25-кадр]

Марк Розовский и Валерий Карпин:

[142121111]

блёё... ну че за боты у Валеры...

[JAY]

Валера тут на забулдыгу похож.

[nik-62]

Валера тут на забулдыгу похож.

Марку Розовскому с таким забулдыгой в кайф...

[25-кадр]

…С приехавшим в гости к спартаковцам народным артистом России, художественным руководителем театра "У Никитских ворот" Марком Розовским ваш корреспондент беседовал в самом сердце стройки - под красно-белым флагом, установленном в месте, где после укладки газона будет центр поля.

- За "Спартак" болею с конца 40-х и сейчас просто потрясен - потому, что вижу как рождается футбольный театр,- делится впечатлениями Розовский. - Да-да, именно так: в спорте номер один, как и в искусстве, есть место драме, трагедии и комедии. Так вот мне спартаковский стадион напоминает античный театр, а театральность футбола будет только подчеркиваться прекрасной архитектурой. Режиссеры при переходе на новую площадку обычно испытывают некое волнение. Дело в том, что место должны быть "намоленным". Но "Спартак" своей историей, своей футбольной культурой выстрадал новую арену - это то, на что работали поколения красно-белых, начиная со Старостиных, результат, основанный на прочном историческом фундаменте. И, кстати, очень надеюсь, что в таком месте не станет мата в речевках, что меня очень раздражает.

- Мы ведь не избалованы чисто футбольными стадионами - в СССР таковых вообще не было, да и теперь их не слишком много - а в Тушино каждая встреча матч станет праздником, прежде всего, для болельщиков, - продолжает Розовский. - Надеюсь, и игру мы увидим высшего класса - показывать что-то иное на такой арене футболистам просто неприлично. Словом сердце радуется - хочется поскорее прийти сюда на официальное открытие.

http://football.sport-express.ru/reviews/24368/

[Белорус]

Марк Розовский и Валерий Карпин:

У Валеры вид будто он там же на стройке и подрабатывает. Уволят Эмери если, придётся там долго бесплатно его неустойку отрабатывать.

[Starostin]

блёё... ну че за боты у Валеры...

ему их дали чтобы он в них на территории стадиона передвигался, там есть грязные места

[Mercenary]

блёё... ну че за боты у Валеры...

ему их дали чтобы он в них на территории стадиона передвигался, там есть грязные места

А чтож каску ему тогда не дали? Или он силой мысли способен отвести от себя любой падающий кирпич?

[Starostin]

каска у него в руке

[nik-62]

каска у него в руке

А у Розовского наверное за спиной?Вообщем:меры безопасности соблюдают. Правда не знаю, а жилет должен быть?

[ОДИНЕЦ]

Не то обсуждаете, имхо.. Лучше обратите внимание за спины фотографирующихся..! Контуры стадиона все ясней и ясней проглядываються! И Рабочие ходят! Значи кипит жизнь!
зы: я к чему ? сьездите на Песчанную или в Петровский парк , и там "понаблюдайте "картину"...

[25-кадр]

Михаил Борисович Борисов в гостях у шоу "ОуКБ":

[ОДИНЕЦ]

Михаил Ефремов: В юности выбор у меня был невелик: либо тюрьма, либо армия


То, что сын выдающегося советского актера Олега Ефремова Миша не просто мальчик-мажор, а умница и необычайно талантливый парень, которому суждено пойти по стопам отца, стало ясно еще в 1978-м: вышедшую на экраны картину «Когда я стану великаном» мгновенно полюбили зрители, а ее главный герой — кумир всех подростков, сочиняющий умные стихи и мечтающий «излечить все разбитые коленки», Петя Копейкин — поражал не по-детски глубоким, понимающим и всепрощающим взглядом. «Не ребенок, а старичок какой-то! — изумлялись взрослые. — Будто целую жизнь прожил...».

скрытый текст

Прошло десятилетие, и огромная страна под названием СССР влюбилась в Ефремова-младшего снова — теперь уже в образе благородного разбойника Владимира Дубровского (по сути, того же идеалиста Копейкина, только постарше и из XIX века), а теперь на счету Михаила более 100 картин. Сниматься он порой умудряется в 10 фильмах в год, причем в каждом предпочитает не гастарбайтером быть, желающим лишь мелькнуть в кадре и заработать денег, а одним из наиболее ярких и заметных персонажей. Наглядный пример — бекмамбетовская «Ирония судьбы-2»: некоторые до сих пор путают, кого сыграл Хабенский, а кого — Безруков, а вот что колоритным поддатым Дедом Морозом там был Ефремов, а Снегурочкой — его вторая жена Евгения Добровольская, помнят все и готовы даже цитировать, что этот дед на морозе плел...

Разноплановый и разносторонне одаренный актер не отмахивается от предложений сыграть в молодежных комедиях вроде «Никто не знает про секс» или «Самый лучший фильм 3-ДЭ», хотя подобные ленты у нас не ругает только ленивый, и дело вовсе не в том, что у Миши шестеро детей, которым надо помогать становиться на ноги. «Кино — моя территория, и я всегда стараюсь ее пометить, — полушутя, полусерьезно объясняет Ефремов, — чтобы подольше не забывали».

Недавно в прокат вышла еще одна такая «памятка» — картина «Ржевский против Наполеона», где Мише досталась роль графа Льва Толстого, и единственное, что в связи с этим заботит создателей фильма, — как теперь российские и украинские школьники экзамен по литературе сдавать будут? Киношный бородач Лев Николаич по прозвищу Граф получился настолько симпатичным, что его образ вряд ли из памяти зрителей сотрет даже настоящий...

«Везучий этот Ефремов черт! — говорят о Михаиле коллеги. — У него что роли, что дети одинаково хорошо получаются», и с этим особенно не поспоришь, потому что, как говорится, результат налицо. Старший сын Никита, копия папы, — один из самых востребованных молодых артистов России, средний, Николай, от брака с Добровольской — хулиган и дебошир в отца, но симпатяга в маму, тоже в кино нарасхват, дочь Анна-Мария, которую Ефремову родила красавица-актриса Ксения Качалина, увлекается изучением иностранных языков и, возможно, станет известным филологом (как ее прапрадед Иван Яковлев), а трое младшеньких — Вера, Надя и Боря от крайней в списке жен Софьи Кругликовой — еще не определились. Впрочем, оно и не удивительно: Боре, например, нет еще и двух лет.

Пока «великолепная шестерка» растет и радует, а новые сценарии для Михаила пишутся, он трудится над седьмым своим детищем — сатирическим проектом «Гражданин поэт». «Так, как читает стихи Ефремов, не читает никто», — уверен автор Дмитрий Быков, доверивший гражданину актеру свои изложенные на бумаге мысли, и он, конечно же, прав, поскольку Михаил не просто заучивает и декламирует стихотворение на камеру, а создает яркий образ, живую картинку, превращая двух— или трехминтутный видеоролик в мини-фильм, который миллионы зрителей непременно просмотрят и скачают из интернета.

Проект, по словам его идейных вдохновителей и создателей, закончится уже после первого тура президентских выборов в России — то ли сам по себе придет к логическому завершению, то ли как-нибудь по-другому, во что не хотелось бы верить, однако кратковременным явлением, вышедшим из моды, он уже вряд ли станет: в начале 2012-го на прилавках книжных магазинов появилась книга «Гражданин поэт» — и сразу же начала исчезать, потому что очереди покупателей не дали ей залежаться. Буквально всем: от неравнодушных и опасающихся за свое будущее студентов до продвинутых и политически подкованных пенсионеров — это издание захотелось иметь, а на обложке его, кстати, Ефремов — со взглядом Пети Копейкина...

«ХОДИТ СЛУШОК, ЧТО ПО ГОЛОВЕ МЕНЯ БРЕЖНЕВ ПОГЛАДИЛ, НО НАДЕЮСЬ, ЭТО ВСЕ-ТАКИ ВЫДУМКА: СТОЛЬ БЛИЗКИМ БЫТЬ К ВЛАСТИ МНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ»

— С родословной, Миша, явно вам повезло: прадед — создатель чувашской письменности Иван Яковлев, дедушка — самый прославленный советский оперный режиссер Борис Покровский (на одном из юбилеев Муслима Магомаева я имел честь постоять с ним рядом), отец — понятно кто, не будем поминать всуе, ну и мать — прекрасная актриса Алла Покровская... Расти в такой непростой семье было непросто?

— Вы не поверите, но я постоянно, лет с 12-ти, думал, как на такие вопросы мне отвечать. Уже тогда стал сниматься, у меня брали какие-то интервью, спрашивали: «Легко ли быть сыном Олега Ефремова и Аллы Покровской, внуком Бориса Покровского и правнуком Ивана Яковлева?», и я умолкал, потому что иной семьи у меня не было и сравнивать было не с чем.

— Все знают вашего отца, но поскольку оперное искусство не так принадлежит народу, как драматический театр и особенно кино, не все знают деда...

— Оперное искусство принадлежит народу в абсолютной степени, потому что, как считал мой дед (и никто с ним в семье не спорил), это квинтэссенция всего искусства, самый что ни на есть топ. В оперу, кстати, меня в детстве водили, и не скажу, что насильно.

— Вы там не мучились?

— Нет, и более того, вспомнил сейчас... Когда лет восемь мне было или, возможно, девять, в Большом проходили «елки» для сотрудников...

— Тех самых?

— (Улыбается). Уточню: для детей сотрудников театра — не тех сотрудников, которых вы имеете в виду, хотя те, наверное, тоже присутствовали. «Елка» эта была на восьмом, по-моему, этаже, в репетиционном зале — веселая такая, домашняя... Потом нас, детей, из этого помещения уводили, и в это время («елка» с пяти вечера шла, а было уже часов семь) начался «Спартак». Я раньше балет не видел — зашел на какой-то ярус...

— ... Сейчас некоторые читатели о матче с участием известной футбольной команды могут подумать...

— Нет-нет, это, конечно, великий балет Хачатуряна, и как стал я его смотреть, так там и остался. Даже мама, которая со мной была, меня поняла и решила: ребенок увлекся — пускай.

— Волшебная сила искусства!

— «Спартак» я видел потом еще два раза, а когда впервые случайно туда попал, танцевал наипервейший состав: Васильев, Максимова, Лиепа — я к величайшему прикоснулся.

— На том дне рождения Магомаева — я вспоминаю — мы стояли с Иосифом Кобзоном в сторонке, рядом фотокорреспондент оказался, и Иосиф Давыдович неожиданно его попросил: «Снимите меня, пожалуйста, с Покровским» — трепетно к нему относился, а сколько ваш дед прожил?

— В этом году будем столетие его отмечать, а ушел он в 97 лет.

— К опере вас приобщить не пытался?

— Он все, что вокруг, к опере приобщал — не только меня, хотя я не могу сказать, что мы с ним так часто и тесно общались... Сейчас вот меня часто спрашивают: «А каким Олег Николаевич, ваш отец, был в семье?». Да он работяга прежде всего...

— ... И не семье принадлежал, а театру...

— Конечно, и так и Борис Александрович — это абсолютные были фанаты своего дела. У меня, между прочим, опыт постановки оперы есть — в «Новой Опере» Евгения Колобова: меня позвали, и с режиссером Герасимовым мы сделали спектакль «Демон». Кстати, он и сейчас иногда идет, и мы даже на «Золотую маску» были номинированы — наверное, потому, что в оперных театрах «Демон» уже лет 40 не шел.

Помню, приехал я к деду — совета спросить: «Че делать? Там хор — 80 человек...». Он сказал, что во всей этой затее гений один — Лермонтов, что оркестровка у Рубинштейна плохая, музыка — только мелодии какие-то, но я эту оперу поставил, и у нее относительный был успех. Правда, Ирина Ивановна Масленникова, жена Бориса Саныча, пришла, посмотрела и воскликнула: «Нет, деду это смотреть не надо!». Под конец жизни, последние лет 20, Борис Саныч говорил: «Новаторство в опере — самое ужасное», хотя сам всю жизнь, на мой взгляд, был новатором.

— В советское время, чтобы деятелю искусства присвоили высочайшее в стране звание Героя Социалистического Труда, ему надо было быть супервыдающимся. В вашей семье Героев Социалистического Труда целых два...

— ... А вот героев капиталистического труда все нет и нет!

— Один — вы!

— Ну, нет, я бы себя таковым не назвал. Почему? Для его представителей даже канал специальный есть — «РБК»: чтобы разбираться в диаграммах и графиках, которые там показывают, нужно, наверное, быть героем, но я от этого очень далек.

— Это правда, что вас по талантливой, умной головке гладил лично сам Леонид Ильич Брежнев?

— Ну, во всяком случае, ходит такой слушок, что меня то ли на вручение Государственных премий родители взяли, то ли на новогодний прием, и, в общем, да, но надеюсь, что это все-таки выдумка: столь близким быть к власти мне не хотелось бы.

«КОГДА НАРУШАЛ РЕЖИМ — НЕ ВОВРЕМЯ КУДА-НИБУДЬ ПРИХОДИЛ ИЛИ НЕ В ТОМ СОСТОЯНИИ, В КОТОРОМ НУЖНО, МОГ ОТ ОТЦА ПО БАШКЕ ПОЛУЧИТЬ»

— Прежде чем с вами встретиться, я думал о вашем отце и о мощи его таланта — когда видишь в кино его крупные планы, глаза, руки, понимаешь: это высший пилотаж актерского мастерства. Любопытно, а вы, будучи маленьким, сознавали, что у вас такой грандиозный отец?

— Мы с Настей, сестрой, и понимали это, и в то же время нет, а когда Олег Николаевич умер... Мы тогда ждали семь дней, пока театр приедет с гастролей на похороны, сидели в его квартире, и прямо в ощущениях наших он стал увеличиваться в огромных, космических масштабах, потому что... Вы знаете, Ефремов отрицательных ролей не играл, самые негативные его персонажи — какие-нибудь простаки, но не больше, и хотя я не знаю, каким он был Николаем I в спектакле «Декабристы», но думаю, тоже не слишком уж отрицательным. Еще он играл Молчалина в «Горе от ума» — в молодости, в Центральном детском театре, — но тоже, мне кажется, находил в своем герое что-то такое, из-за чего хотелось ему доверять всегда и во всем.

— Олег Николаевич был самородком?

— Не думаю, хотя никаких театральных кривляк и певцов в семье его вроде и не было...

— Простая была семья?

— Не очень: все-таки дедушка — финансовый работник, бабушка — сестра двоих белогвардейских офицеров, которые ушли через Харбин в Австралию... У нас, кстати, в Австралии родственники, и мы поддерживаем пускай не сильную, но все же связь.

Дедушка, Николай Иваныч, в 34-м, по-моему, году, понимая, что и за бабушкой начнут присматривать, и вообще всех бывших будут резать под корень, завербовался на Север бухгалтером и уехал туда с семьей. Был бухгалтером в лагерях — вольнонаемным, но если бы решился на это позже, их всех бы отправили просто валить лес...

Где-то до середины войны они находились там, а потом вернулись в столицу, жили в переулках арбатских. Арбатские переулки — такое место в Москве, где воспитывает сама среда, о чем еще Окуджава писал, и могу подтвердить: это правда. Эти дома, коммуналки, бабушки в булочных, которых сейчас-то почти нет... Там мой отец вырос, там сблизился с семьей артиста Художественного театра Калужского и попал в хорошую интеллигентную среду — в театр.

— Какие у вас были с Олегом Николаевичем отношения: отца и сына, старшего и младшего товарищей, партнерские?

— Бывало по-всякому, конечно, поскольку я, молодой да бойкий, все время пытался выйти из-под контроля: «Вот и свое слово скажу!». Он, слава Богу, воспринимал это с юмором, но, естественно, когда в какие-то недостойные времена я нарушал режим — имею в виду, не вовремя куда-нибудь приходил или не в том состоянии, в котором нужно, мог от него по башке получить (пару-тройку раз, может, это и было). Ну, как «по башке»? Отец подвергал меня остракизму — мог полгода не разговаривать, и это было очень серьезно — я как бы вообще для него не существовал. Я ведь уже не ребенок был — лет 16-17...

— ... Но, несмотря ни на что, вы дружили?

— Какие-то проявления дружбы были: вместе куда-то ездили, лет в пять, помню, он взял меня в таксопарк мыть и чинить свою «волгу». Это самое счастливое воспоминание детства, потому что первый раз в жизни у меня не было обеда — мы перекусили компотом и длинным таким «языком» (показывает) с повидлом, но вообще, главным в жизни Олега Николаевича был, разумеется, только театр.

— Слава отца давила на вас или нет?

— Вот не могу я сказать — опять-таки не с чем сравнивать. Тут вроде слава отца давит, шаг влево — слава деда начинает давить...

— ... И мамина немного поддавливает...

— ... А приезжаешь к чувашам — там прадеду огромный памятник и названная в его честь библиотека. Не знаю, иначе я никогда не жил, и мне сложно себя анализировать. Наверное, с одной стороны, дико трудно, а с другой — хорошо, что такие родственники были и есть.

— Вы окончили Школу-студию МХАТ, играли во МХАТе, а вместе с отцом на сцену когда-нибудь выходили?

— В Художественном театре у него был спектакль «Борис Годунов», где он играл Годунова, а я — Гришку Отрепьева, но мы не совпадали по сценам: я закончил — он вышел, он закончил — я вышел, а чтобы вместе... В кино да, снимались — «Когда я стану великаном»...

— ...«Дни хирурга Мишкина»...

— Ой, это вообще мой первый фильм, и все было, словно в тумане, а потом у нас была интересная поездка в Ереван — когда закончился карабахский конфликт, в начале 90-х, люди сидели в зале в каких-то шубах, и мы с Женей Добровольской играли «Сцену у фонтана» из «Бориса Годунова», а Олег Николаевич — рассказ Чехова «На чужбине». Многие это показывали — как сидит, значит, русский помещик и унижает француза по имени месье Шампунь (у Шампуня текста всегда было мало)... Олег Николаевич этот отрывок сыграл в первый раз, по-моему, на втором курсе, я видел, как его исполняли Евстигнеев и Гафт, Козаков и Сергачев, он даже на пленке есть — в телефильме «Чехов и К0», и вот в Ереване я был Шампунем — с трудом под впечатлением от игры отца не убежал за кулисы от смеха... Ну и еще один раз играл с отцом в спектакле «Утиная охота» Вампилова — я подносил вино, потому что Саша Стриженов заболел, у него была температура.

— Хороший спектакль...

— На нас с сестрой — мы много говорили об этом — он очень сильное произвел впечатление, потому что, во-первых, отец пытался его пробить 10 лет и, когда играл, ему было уже за 50, хотя герою немного за 40 (настолько он уж хотел, чтобы эта пьеса шла), а во-вторых, там была замечательная декорация Давида Боровского: висел целлофан, а в нем елки лежали, и шла вода — какая-то замысловатая конструкция, чумовая.

— В начале 90-х отец выгнал вас из театра за драку — кого вы били, зачем и почему Олег Николаевич так поступил?

— Ну, выгнал правильно: даже не выгнал — подписал заявление, которое мной было написано, но никого я не бил — это, так сказать, провокационное недоразумение. Реформы в российском театральном репертуарном театре и сейчас-то еще нет...

— ... А тогда вообще — полный застой был...

— Да нет, не застой.

— Хуже?

— Такой, наоборот, разностой, конвертная система, но что уж об этом? Очень неприятная страница в моей биографии...

— Администратор подворовывать начал?

— Если бы он один, но давайте об этом не будем, потому что большинство тех ребят на местах — продолжают свое дело.

«ПРАВИЛЬНО СТАНИСЛАВСКИЙ И НЕМИРОВИЧ ГОВОРИЛИ: «ЧТО ВО МХАТЕ, ТО И В СТРАНЕ». ТАК И ВЫШЛО: СПЕРВА МХАТ РАЗВАЛИЛСЯ, А ЗА НИМ И СТРАНА»

— Еще мальчишкой вы видели на сцене МХАТа его выдающихся корифеев: столько великих актеров, сколько во МХАТе, не играло больше — при всем уважении к другим театрам — нигде...

— Хочется сказать: да, как в «Спартаке» футбольном(смеется).

— Смоктуновский, Евстигнеев, Борисов...

— Во МХАТе я начал играть в 74-м году в «Уходя, оглянись» по пьесе Эдуарда Володарского — спектакль поставил Евгений Радомысленский, и у меня была главная роль в первом акте. Сначала героя играл я, потом, когда он вырастал, — Саша Серский, но практически весь первый акт я был на сцене, у меня было восемь страниц текста, и основной моей партнершей была знаменитая бабушка-сказательница из многих советских картин-сказок — Анастасия Платоновна Зуева...

— ... Народная артистка Советского Союза...

— ... Известная тем, что когда открывались ставни, она русские народные сказки рассказывала.

— Прудкин, Степанова — они же тоже еще были живы...

— Конечно, но в том спектакле я выходил на сцену с Анастасией Платоновной, а также с Ириной Петровной Мирошниченко и Сан Санычем Калягиным, и когда репетировал, бродил за кулисами (я же застал еще тот театр, который был до ремонта) и тщательно все рассматривал.

— Здесь — место Станиславского, здесь Немировича-Данченко...

— Ну, места их и сейчас есть, дело не в этом — там были изогнутые полы, все в коврах, мебель — в белых чехлах, и на каждом столе непременно лежали карандаши, бумага и стоял графин с водой.

— Серьезный театр был!

— О да, напоминал секту — и это, на мой взгляд, замечательно.

— Чем, интересно, был вызван скандальный раздел МХАТа на ефремовский и доронинский?

— Ну, в скандальный его превратил Андрей Караулов: у него просто фамилия такая — вот и прокричал караул, а на самом деле это просто попытка была сделать артистов работающими, потому что труппа из 250 человек состояла...

— ... Раздутый какой штат!..

— ... И театр поэтому хотели разделить на две сцены. Меня там тогда не было, всего знать не могу, однако правильно Станиславский и Немирович считали: «Что во МХАТе, то и в стране». Так и вышло: сперва МХАТ развалился, а за ним и страна.

— Отец после этого в доронинский МХАТ когда-нибудь приходил?

— В смысле, на спектакли? Не думаю. Наверное, нет — для него это тяжелая штука была, и видимо, для Татьяны Васильевны тоже. Надо было выбирать: то ли идти дальше и развиваться, прогрессировать как творческому организму, то ли защищать униженных и оскорбленных, нищих и обездоленных, но тогда не театром заниматься следует, а чем-то другим.

— С Олегом Павловичем Табаковым у вас отношения складывались?

— Ну, поступая в Школу-студию МХАТ, я писал сочинение на тему: «Мой любимый актер — Олег Табаков» (смеется).

— Отец вас к нему не ревновал?

— Нет, что вы. В годы моей юности в «Табакерке» был спектакль такой «Кресло», и мы с Шуркой Табаковой, два мажора таких, детей-мажоров играли. У нас маленькая была сцена, но народ очень живо на нее реагировал.

— В МХТ вы сейчас ходите?

— Хожу, мне интересно, что ставит Кирилл Серебренников. Сказать, что на двух последних его спектаклях был, не могу, но до этого все смотрел, а нынче по времени иногда не совпадаем — обидно...

— Это, на ваш взгляд, тот театр, ефремовский? Преемственность есть?

— Думаю, да.

— А когда с Табаковым встречаетесь, не приглашает вас у него поиграть?

— Нет (смеется), у Олега Палыча, помимо меня, забот много — у него же еще и «Табакерка», и Школа-студия. Табаков — безумно энергичный талантливый человек, я за него рад: знаете, сколько в МХТ премьер? По 12 в год! — это феноменально, и многие спектакли действительно достойные.

— Внешне вы на отца очень похожи, и я слышал, на вечеринках и капустниках мастерски его изображали...

— Впервые — на первой свадьбе Антона Табакова: папа очень смеялся, но потом спросил: «А кто это?» — кого, мол, показываешь (смеется). Сейчас есть уже люди, которые пародируют Олега Николаевича лучше, чем я, и вообще, я думаю, когда Олег Николаевич появился, каким-то образом он открыл людям новую правду. Всем остальным по-старому играть было уже неудобно, поэтому они стали меняться. Есть в русской школе психологического театра два мощных направления (я, конечно, шучу, но так мне кажется)

— это направление «Современника», где все артисты так или иначе, но хоть немножко напоминают Ефремова, и, конечно, направление Большого драматического театра...

— ... Товстоногова...

— ... Где немножко все говорят внутрь.

— Ленинград!

— Нет, это не Ленинград, а кавказское произношение Георгия Саныча (смеется). Товстоногов, кстати, однокурсник Бориса Александровича Покровского: они даже приятельствовали...

— ... Как все переплелось!..

— ... И учились у Станиславского.

«ГОРБАЧЕВ ПРЕДЛАГАЛ ОТЦУ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТОМ РОССИИ СТАТЬ, НО НИЧЕГО БЫ У НИХ НЕ ВЫШЛО, КАК НЕ ВЫШЛО У МИХАЛ СЕРГЕИЧА, И Я ОБЪЯСНЮ, ПОЧЕМУ. ПРИ ВЛАСТИ У НАС, ДА И В ВАШЕЙ СТРАНЕ, ДА И В АМЕРИКЕ, ДА И ВЕЗДЕ, ЛЮДЕЙ-ТО НЕТ: ГОРБАЧЕВ — ЕДИНСТВЕННЫЙ, ПРОРВАВШИЙСЯ ЧУДОМ!»

— Ваш отец близко дружил с Горбачевым...

— ... Это правда...

— ... И Михаил Сергеевич, к слову, рассказывал мне, как присутствовал на 65-летии Олега Николаевича в каком-то полуподвале. Они были на ты...

— ... Да-да-да...

— ... И Горбачев признался: «Нас связывало какое-то чисто человеческое отношение друг к другу, и даже когда я перестал быть президентом, Олег Николаевич демонстративно меня пригласил»...

— Это правда, только отмечали все не в полуподвале, а в ресторане «Сергей»...

— ... Показавшемся ему полуподвалом...

— Ну, он действительно в полуподвальчике находится, но было такое домашнее празднество... Да, приходил Михал Сергеич, сидели они... Помню, Андрей Васильевич Мягков потом говорил: «Я видел, он выпил шесть рюмок водки!» (смеется).

— Горбачев мне еще сказал, что ваш отец предложил: «Создавай социалистическую партию и бери меня вторым секретарем!»...

— Это да, а Горбачев предлагал ему вице-президентом России стать, но дело в том, что ничего бы у них не вышло, как не вышло у Михал Сергеича, и я объясню, почему: при власти у нас, да и в вашей стране, да и в Америке, да и везде, людей-то нет. Горбачев — единственный...

— ... Прорвавшийся чудом!..

— Чудом, действительно! — так, кстати, считал и отец. «В СССР, — он говорил, - от таких людей, как, например, Солженицын, вряд ли что-то изменится», и хотя был с ними согласен и солидарен, понимал...

— ... Такую махину...

— ... Не сдвинуть. Сдвинется она, лишь когда наверх придет человек образованный, воспитанный понятно, чем и на чем, а чем Михал Сергеич воспитан? Таганкой, «Современником», свободными театром, настроением и отношением к жизни, присущим 60-м, когда я был совсем маленьким. Горбачев по-человечески все это принес, со всеми хотел поделиться, и вот что с ним сделали — он даже 80-летие вынужден отмечать не дома, а тут все сидят и недоумевают: «Почему в Лондоне?». Ну, посмотрите свадьбу принца и принцессы — и поймете, почему (смеется).

— Это правда, что когда отец умер, у вас остановились подаренные им часы?

— Да, только не подаренные, а просто которые он привез. Помню их с детства — они висели у нас всегда, и как-то так получилось, что действительно остановились.

— После того как Олег Николаевич умер, он стал для вас еще выше? Наверняка ведь картины его вы смотрите...

— Конечно, и вижу совершенно другое, чем остальные, — мне очень его не хватает.

— Какое-то честное искусство, правда?

— Дело даже не в этом — дело в отношении, хотя это плохое слово и я его не люблю. Он же очень простыми, непафосными словами всегда говорил.

— О главном...

— О главном, и в то же время не дико серьезно, и хотя у него есть книга, которая называется «Все непросто», и все действительно непросто, юмор и ирония никогда Олега Николаевича не оставляли.

— Какой фильм отца нравится вам больше всего?

— «Мама вышла замуж».

— А когда «Три тополя на Плющихе» смотрите, какие ощущения возникают?

— Ой, я не знаю — столько раз уже этот фильм видел... Сразу о поездке с ним в таксопарк вспоминаю, потому что так как-то совпало, что у отца одна за другой две картины вышли — сначала «Три тополя на Плющихе», потом «Мама вышла замуж», и Олег Николаевич стал бешено популярным. Ну и вот была у него эта «волга», и мы чинили ее, а сама лента «Мама вышла замуж» ассоциируется у меня с Эстонией — помню, смотрели мы ее в кинотеатре в Таллине, и там были субтитры на эстонском языке.

— На школьном педсовете вас однажды назвали фашистом...

— ... Ну, это давным-давно было...

— ... После чего сына «ах какого замечательного человека» из школы выгнали — за что?

— Нет, секундочку: не из школы — из пионеров, а из школы родители сами забрали, чтобы у меня психической травмы не было (улыбается).

Сколько ж мне лет-то было — семь, восемь? Нет, восемь-девять... Ну, там дурные какие-то шутки были — типа мальчиков в раздевалку к девочкам запихнули и держали дверь. За то и выперли, но из школы, где учится нынче моя старшая дочь (правда, там номер сейчас другой, однако школа очень хорошая, и моя первая учительница, Елизавета Дмитриевна, тоже хорошая была), перевели в другую, № 31 (сейчас у нее тоже другой номер), а находилась она на Тверском бульваре как раз за МХАТом. Там Олег Николаевич работал, и родители думали: «При нем ничего жуткого Миша не совершит», но та школа такая блатная была и мажорная — я таких в России вообще не знаю (может, еще 20-я, куда английская королева приезжала, чем-то похожа). Ну, сами судите: в «А» классе со мной внучка Промыслова училась...

— ... Председателя исполкома Моссовета...

— ... Да, Лужкова тогдашнего, а когда меня перевели в «Б» класс, чтобы я не мешал «А» классу, там внучка Устинова, министра обороны СССР, оказалась. На класс старше Антон Табаков занимался, а с ним — внук Никиты Сергеевича Никита Хрущев и Сережа Аллилуев, внучатый племянник Сталина. Представляете, утром черные «волги» детей привозили, «чайки»... Может, если бы такой школы не было, все сложилось бы по-другому, потому что как только туда пришел, меня тут же спросили: «Salem будешь?». Я: «Спасибо, я есть не хочу». Оказалось, это сигареты ментоловые, но я-то не знал — в общем, открыл для себя много нового.

«С НИКИТОЙ ВЫСОЦКИМ НАС ПРЕДСТАВИЛИ ДРУГ ДРУГУ РОДИТЕЛИ»

— Говорят, когда вы слишком шалили, дедушка, надев звезду Героя Соцтруда...

— (Перебивает). Нет, я не слишком шалил, и не из-за этого он в школу пожаловал. Мама, по-моему, не могла, а папа, когда вызывали на ковер, не ходил принципиально. Пошел, в общем, Борис Саныч — ему к тому же недалеко было. Пальто у него как-то оттопырилось, и все учителя «Золотую Звезду» увидели. Физрук сразу: «Ой-ой-ой, садитесь, пожалуйста!»... А, вот еще что интересно: моим одноклассником был Саша Ведерников...

— ... Сын знаменитого баса...

— ... Александра Ведерникова: Сашка еще и главным дирижером Большого театра лет восемь, наверное, состоял, но мы так и не виделись, хотя тогда дружили, вместе играли в хоккей и, что характерно, ходили в оперу — как раз в Большой.

— Как — вот ответьте теперь — такой блатной парень, как вы, в ряды Советской Армии загремел? Как это недоразумение могло случиться — почему не отмазали?

— Ну, сейчас мы в другой стране живем, все прошло, а тогда, в юности, выбор был невелик: либо тюрьма, либо армия.

— Да ну? Был, наверное, и вариант просто туда не пойти...

— Тогда сразу в тюрьму — статья 88, часть первая, «валютная».

— В тюрьму, естественно, не хотелось...

— Ну да, а про статью эту Олегу Николаевичу прямо сказали. Крупным валютчиком назвать себя не могу, но периодически, конечно, «утюжил»...

— ... Так вот оно что!..

— ... И отцу намекнули, что в армию срочно мне надо... Когда я пошел в Школу-студию МХАТ, у меня чуть голова не слетела с катушек, потому что ура, свобода! — хотя в школе рабочей молодежи учился и не могу сказать, что в последний год так уж старался.

— И школа рабочей молодежи в вашей жизни была? Странно, вы на рабочую молодежь не похожи...

— Но я действительно работал — снимался.

— Вы до сих пор с Никитой Высоцким дружите?

— Конечно.

— Что вас объединяет — помимо того, что отцы были великие?

— Даже не знаю... Вообще, нас представили друг другу родители — как мама моя говорит и как я смутно помню (Никита вообще не помнит — только Аркаша, быть может). Владимир Семенович привел их двоих, Аркашу с Никитой, на спектакль «Синяя птица», куда и мы с мамой пришли...

— ... Во МХАТ...

— ... Да — этот спектакль я смотрел раз, наверное, 40.

— Ну, это визитка была мхатовская...

— Еще, что интересно, «Дороже жемчуга и злата» раз 20, и «Белоснежку и семь гномов» столько же в «Современнике» видел — это детские просто спектакли. Кстати, когда мы родственников моих перечисляли, забыли о маминой маме Анне Алексеевне Некрасовой упомянуть, которая всю жизнь режиссером в Центральном детском театре проработала и поставила спектакли «Сомбреро», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Отверженные». В общем, много чего, и когда я был маленьким, часто в детский театр ходил — там и папа в свое время начинал.

Короче, тогда нас с Никитой и познакомили. Потом, говорят, Аркаша увел меня из детсада (был такой от Литфонда) к какому-то его другу, взрослому человеку, машинки смотреть — в детском саду чуть с ума не сошли, а когда я вернулся из армии, Никита на первом курсе Школы-студии МХАТ учился. Я был к их курсу привязан — там и он занимался, и Наташа Негода...

— ...«маленькая Вера»...

— ... Да, и после того как они закончили, Никита пошел служить, а мы летом в возглавляемом мной Театре-студии «Современник-2» стали делать спектакль по Олеше «Пощечина», и когда он вернулся — его просто перевели откуда-то с Украины в Театр Советской Армии...

— ... Попал в команду...

— ... Знаменитую, мы выпускали «Седьмой подвиг Геракла», и он ночами главную роль репетировал — влился, так сказать, в наш театр.

— Смотрите, как интересно: вы, Никита Высоцкий, Антон Табаков, дочери Никиты Михалкова, Филипп Янковский...

— ... Федор Сергеевич Бондарчук...

— Чье поколение, на ваш взгляд, сильнее: ваше или ваших отцов?

— Конечно, отцов — мы же их дети. Отцы — поколение, лишенное многого, скажем так, материально...

— ... Но какое зато мощное!..

— ... И богатое очень духовно, потому что это дети войны. Тут у нас дети растут 10 лет и на Манежку выходят, а там росли 10 лет — и страну поднимали: это разные десятилетия. Конечно, ХХ съезд...

— ... Они же еще и дети ХХ съезда...

— Безусловно — это то, что переживала страна, как она хотела очиститься, к здравому смыслу прийти, а они были в авангарде.

Дмитрий Гордон

(To be continued...)
http://www.spartakworld.ru/fans-spartak/97...ibo-armiya.html

[ОДИНЕЦ]

Михаил Ефремов: На детях гениев природа отдыхает, а дети гениев отдыхают на природе!

Сниматься он порой умудряется в 10 фильмах в год, причем в каждом предпочитает не гастарбайтером быть, желающим лишь мелькнуть в кадре и заработать денег, а одним из наиболее ярких и заметных персонажей. «Кино — моя территория, и я всегда стараюсь ее пометить, — полушутя, полусерьезно объясняет Ефремов, — чтобы подольше не забывали».


«

скрытый текст

ВЫ ГОВОРИТЕ, ПЛОДОВИТОСТЬ — БОЛЕЕ 100 КАРТИН? ШЕСТЕРО ДЕТЕЙ — ВОТ ЭТО ПЛОДОВИТОСТЬ!»

— Вы уже говорили, что вышли на сцену школьником, а первую роль в кино сыграли в 13 лет, тоже, получается, пацаном. Дебют в кино был немножко по блату?

— Вы знаете, конечно, по блату, потому что в картине «Дни хирурга Мишкина» играл сына хирурга Мишкина, которого играл мой отец, а на пробы в «Когда я стану великаном» пришел не только я — на главную роль мы вдвоем с одним парнем пробовались. Я еще и ногу сломал — есть даже кадры, где прихрамываю, потому что мне только гипс сняли. Полфильма эту ногу разрабатывал, но съемки в «Когда я стану великаном» для меня судьбоносный момент, потому что тогда, в Севастополе и Ялте, я научился делать все, что должен делать взрослый мужчина.

— В 13 лет?

- (Смеется). Ну да, а во-вторых, помимо всего этого, что могло дико увлечь (и пьянство, и курение, и шабаши), с прекрасными людьми встретился — Инной Туманян, Александром Кузнецовым, Валерием Аркадьевичем Гинзбургом — младшим братом Александра Галича, оператором-постановщиком, который снимал «Комиссара»...

— Компания не совсем советская, а фильм «Когда я стану великаном» неплохой, кстати, вышел...

— И тоже не совсем советский. Некоторые вещи из него, правда, резанули — где я, например, как в карате, всех расшвыриваю, потому что карате как раз запретили. У нас с Андрюхой Васильевым, с которым до сих пор дружим и который играл главную отрицательную роль, Ласточкина, состоялась дуэль: в ящике самодельном была бертолетова соль, бикфордов шнур — в общем, кто первый взорвется, и это тоже убрали, потому что во всех школах...

— ... Начали бы друг друга взрывать...

— Да, а за этим тогда следили.

— Чему мог бы, на мой взгляд, Олег Николаевич позавидовать, так это вашей необычайной плодовитости: более 100 картин...

— Ну, я думал, вы о другом... Вообще-то, Ефрем на древнееврейском языке — «плодовитый», но вы говорите, плодовитость — более 100 картин? Шестеро детей — вот это плодовитость! (Смеется).

— Плодовиты во всем!

— А почему более 100 картин? — потому что не только не чураюсь: мне даже нравится играть эпизоды.

— Они у вас классные получаются...

— Ну, это смотря какие.

— Я совершенно искренне вам признаюсь: в кино вами любуюсь...

— ... Спасибо!..

— ... И говорю это от души, потому что актер вы потрясающий. Как думаете, если бы Олег Николаевич на экране сейчас вас увидел, что бы сказал?

— «Многовато тебя!» — он воскликнул бы (смеется), хотя на самом-то деле не знаю, что от него бы услышал. Конечно, хотелось бы, чтобы что-то сказал, но помимо Олега Николаевича и других родственников, о которых вы упомянули, я не должен забывать о своих педагогах — Андрее Алексеевиче Попове и Владимире Николаевиче Богомолове, Кире Николаевне Головко и Олеге Георгиевиче Герасимове. О каждом из этих людей могу историю вспомнить: чему учили, какими словами. В моем возрасте, когда дело идет к полтиннику, понимаешь, какие же хорошие они педагоги, каких замечательных я встретил людей, как вовремя они открыли мне то, что открыли, — в молодости-то, к сожалению, об этом не думаешь.

«НИКИТА СЕРГЕЕВИЧ МИХАЛКОВ — ОЧЕНЬ ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ, ПАЦАН ТАКОЙ, САМ ПО СЕБЕ ДИКО АЗАРТНЫЙ И НЕ ЗАВОДИТЬ ЭТИМ НЕ МОЖЕТ»

— Из созданных вами экранных образов мне особенно нравится роль Алексея Жгута в фильме Александра Митты «Граница. Таежный роман»...

— Она, я замечу, отлично написана. Я долго до этого не снимался, в Художественном театре работал, и за эти шесть лет в кино появился лишь дважды — в «Королеве Марго» и картине «Мужской зигзаг».

— Выброшенные из жизни годы...

— Ну, нет — я же на сцене Художественного весь мировой репертуар переиграл.

— Накопление шло...

— Нет, я просто основной профессии соответствовал — театральный актер. Для кино ничего не копится, кино — это уж как пойдет, и оно, к сожалению, очень много времени отнимает.

— От куража успех там зависит?

— В каких-то случаях мог и на кураже выезжать — вот в «Границе. Таежный роман» кураж был. С Мариком Башаровым только тогда подружились — оба мы люди веселые, но там вообще хорошая группа была, мне Александр Наумович очень помог (тогда Олег Николаевич только ушел). Когда сценарий читал, было понятно, что Жгут станет народным любимцем, и Александр Наумович об этом говорил. Он выбирал, кто будет играть: отец Иоанн Охлобыстин, который тогда еще не был священником, или я. Мы с ним вообще на одни и те же претендуем все время роли, но Ванька в религию в ту пору ударился...

— ... А вы — в кино: кстати, в фильме «12» играли в очень приличной, даже, я бы сказал, рафинированной компании...

— О да, все артисты — великие.

— Каково было с Михалковым работать?

— Здорово! Он на площадке — все, и что бы ты ни захотел: чаю там или еще чего, — сделает.

— Правда?

— Мало того, и по роли все объяснит, и кадр выстроит. Никита Сергеевич — удивительный режиссер, я таких не встречал: это любой актер, который работал с ним, вам подтвердит, а кто не подтвердит, тот врет. Михалков — очень эмоциональный, пацан такой, сам по себе дико азартный и не заводить этим не может.

— В фильме «Охота на Вервольфа» вы сыграли Гитлера...

— Да, Женя Митрофанов, старинный приятель мой и очень хороший режиссер, предложил, и мне стало интересно. Это не так много времени заняло, как кажется, — два дня всего...

— ... Но размышлять над таким образом надо было все равно...

— В первый день, где много текста, смотрел кадры с Гитлером и снимался — на ВДНХ в Киеве. «А вот во второй, — Женька говорит, — можно поспокойнее, потому что текста у тебя нет, будешь только на поезде проезжать». Приехали мы на Киев-Товарный, меня одели, загримировали: усы, челка, железный крест — все честь по чести — и говорят: «Сейчас будем свет ставить...». Ну, я так понял, это часа на два, и Андрею Гоголеву позвонил — моему приятелю, главному редактору журнала «Коммерсант-Украина». «Гоголев, как же так? Я тут на Киев-Товарный, а ты где-то в редакции? Немедленно бери Jameson — и ко мне!». Ну, он приехал, мы покурили... Нет, выпили, потом покурили...

— Ага, сначала все-таки выпили...

— ... Да, и пошли курить на перрон. Я — Гитлер, а народу-то нет, только какие-то работяги в оранжевых робах что-то копают да перекладывают. Заметили и та-а-ак смотрели! — это не ужас, не удивление было, а как бы ступор. Я Гоголеву типа похвастался: «Видишь, мама звонила, говорила, что по Первому каналу идет сериал «Тяжелый песок» — вот меня и узнают», на что он ответил: «Ты что, обалдел? Тут не тебя узнали — люди просто не понимают, в каком времени оказались!».

«САМОЕ СМЕШНОЕ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ, — КОГДА МУЖИК ЖЕНСКОЕ ПЛАТЬЕ НАДЕЛ И ЧТО-ТО ИЗОБРАЗИТЬ ПЫТАЕТСЯ»

— Иногда вы, стопроцентный натурал, играете женские роли — удовольствие сам процесс доставляет?

— Конечно — это ж прикол! Самое смешное, что может быть, — когда мужик женское платье надел и что-то изобразить пытается.

— Часто от предложений сниматься отказываетесь?

— Бывает.

— А с чем это связано?

— С нехваткой времени, недостаточным финансированием или с тем, что предлагают дерьмо, из которого нельзя сделать конфетку.

— Любимый ваш фильм какой?

— Наверное, надо сказать: «Когда я стану великаном», потому что с него все началось.

— Сегодняшнее актерское поколение слабее того, которое вы застали в юности?

— Ничего подобного — они просто разные. У нас в России вообще актерская школа невероятно сильная — даже не потому, что ею занимаются (а ею занимаются!), а потому что жизнь просто такая. Не сыграешь — не проедешь, все время кого-то хотим наколоть, пытаемся жульничать, разводки какие-то придумываем... Очень актерская, театральная страна...

— ... Причем политики — самые сильные актеры, по-моему...

— Конечно! — все умеют, молодцы. Англия и Россия, замечу, наиболее мощные по актерским школам страны: так считалось всегда, и так считаю и я, ну а Америка и то взяла, и другое.

— Русская школа там в основном...

— Нет, почему? Английская тоже имеет место быть, и она хорошая, ни в коем случае не хуже русской — просто иная.

— Среди актеров — ваших ровесников (может, чуть помоложе или постарше) назвать выдающихся можете?

— Конечно — четыре «М».

— Меньшиков, Машков, Маковецкий, Миронов?

— Да, а еще Хабенский, Пореченков, Гоша Куценко...

— Это по гамбургскому, так сказать, счету?

— Думаю, да: привезите нам этих американцев и покажите, что же они умеют, — то, что я видел, просто несерьезно, хотя Шон Пенн, по всей вероятности, нам понравится.

— Нет, я о Смоктуновском, Борисове, Евстигнееве, Гафте, о вашем отце...

— А, вы такой имеете в виду уровень...

— Да, давайте его примем за точку отсчета...

— Если так, то, я думаю, что Никита Сергеевич Михалков именно такой актер.

— Он тем не менее не молодой...

— А, вам молодых надо... Тогда Меньшиков, Маковецкий.

— Себя вы талантливым человеком считаете или больше?

— Я? Меньше.

— То есть скромным?

— Нет, просто не очень понимаю, что же такого делаю...

— ... Что за шевеление вокруг, да?

— Страшно себя анализировать, не хочется — когда начинаешь, грустно становится.

— В «Современнике» вы поставили пьесу Платонова «Шарманка» — вам был интересен еще и этот опыт, режиссерский?

— Ну, еще до «Шарманки» поставил спектаклей пять во МХАТе и семь — в «Современнике», просто до «Шарманки» ничего не ставил семь лет — снимался в кино. До этого в «Современнике» в 2000 году поставил «Еще раз о голом короле» Леонида Филатова, к тому же у меня был Театр-студия «Современник-2» — там тоже ставил. Во МХАТе выпустил два спектакля по Ване Охлобыстину — «Злодейка, или Крик дельфина» и «Максимилиан Столпник», и два по Мольеру — «Урок женам» и «Урок мужьям», а Платонов первый раз попался мне в руки в 85-м...

— ... Его только начали издавать...

— Нет, издали как раз позже. Олег Павлович Табаков послал наш спектакль «Пощечина» по «Зависти» Олеши в Берлин (спектакль этот его ученики делали, выпускники Школы-студии МХАТ), и там ко мне подошли знакомые моей мамы и передали пьесу «Шарманка», которая в СССР опубликована еще не была. Мы прочли ее, она нам понравилась... Полгода спустя эта пьеса вышла в журнале «Театр», мы даже пытались ее репетировать — помню, играли спектакль на старой Таганке, и первый акт даже продумали. Потом я хотел это предложить кому-то во МХАТе, Александру Анатольевичу Ширвиндту показывал — мы с Машей Голубкиной его уговаривали, но он сказал: «Все, что угодно, только не эту пьесу».

— Да?

— Ну, потому что она действительно сложнейшая, не очень публикой догоняемая, тем более что публика у нас такая, которая просит: «Ну-ка развлеките меня!», а Платонов — это все-таки совсем другое. В общем, я не могу не снять шляпу и не поклониться Галине Борисовне Волчек, которая...

— ... На это решилась...

— ... Просто из доверия ко мне, за что ей спасибо огромное. Очень хорошо, что был этот опыт и этот Платонов — как была она гениальная пьеса, так такой и осталась.

— Совершенно необычный писатель, правда?

— Великий! Планета отдельная...

«ХОДОРКОВСКИЙ И ЛЕБЕДЕВ ВЫГЛЯДЯТ, КАК КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ. ВЕРНЕЕ, НЕ ВЫГЛЯДЯТ — ОНИ ИМИ ЯВЛЯЮТСЯ»

— Вы, знаю, на суде над Ходорковским присутствовали...

— Да.

— Зачем же туда пошли?

— Ну, если отвечать серьезно, то это процесс исторический, а если профессионально — мама посоветовала. Она до этого ходила туда и сказала: «Пойди посмотри, тебе как актеру полезно будет». Вообще-то, я ничего там не знаю — кто виноват, кто невиновен, но, кто прав, а кто нет, видно по лицам. Читал об этом процессе в «Новой газете» и очень хотел на нем поприсутствовать, потому что писали, что прокуроры ведут себя...

— ... Неадекватно...

— ... Ну действительно,

и я думал: «Как так? Человек надел форму и такие говорит вещи?». Пришел, чтобы на прокуроров взглянуть, но, к сожалению, в тот же день пришел Греф, а поскольку все мы клиенты его банка, и прокуроры тоже, вели они себя тихонечко (улыбается), но процесс все равно удручающее производил впечатление.

— Греф говорил интересно?

— Особо интересного там ничего не было — он отвечал на вопросы, которые ему задавали Михаил Борисович и прокуроры. На вопросы прокуроров отвечал, немного удивляясь их постановке, правда, один раз Михал Борисыч сказал: «Вы извините, пожалуйста, но так уж составлено обвинительное заключение, что я должен спросить: вы знали, что я руководитель «ЮКОСа»?» (смеется).

— Что вас больше всего поразило там или потрясло?

— Утвеждать, что что-то меня поразило или тем более потрясло, не стану, потому что был в курсе того, что там происходит. Неприятно кольнуло, что ли, то, что цвет лица у подсудимых белый — это значит, они сидят без воздуха, и раздражала недоделанная театральность всего этого действа — такие небольшие везде лажи. Какая-то вредность во всем чувствуется: вот вредят!

— Вредители!

— Ну, не вредители, но все же...

— Почему вы назвали этот процесс историческим — в чем его историчность?

— В том, что Ходорковский — первый супербогатый человек, которого судят. Мы же знаем, что «все большие состояния...

— ... По Ильфу и Петрову...

— ... Нажиты нечестным трудом», но, к сожалению, Михал Борисыч и Платон Лебедев выглядят, как козлы отпущения. Вернее, не выглядят — они ими являются, а почему не все, почему хотя бы не 20 процентов, и почему именно «ЮКОС» (я ж не слепой, не в безвоздушном живу пространстве!), если именно эта компания первая сделала себя прозрачной? Ну, если сделал себя прозрачным, ты и сел, потому что другие не успели еще натырить и прозрачными себя не делают: логика-то простая — каменная, железная.

— Легко вам, такому умному, на свете живется?

— Очень, потому что на самом деле не умный, а в умного просто играю — где-то этот текст услышал и повторяю вам.

— После того как на этом суде побывали, стали любить больше родную страну?

— А я не сравнивал бы любовь к родной стране с отношением к государственным институтам: Родина — это одно, а государственные институты — совершенно другое.

— Меня (да и не только меня) впечатляет ваше проникновенное исполнение на «Дожде» стихотворений Дмитрия Быкова в рамках проекта «Гражданин поэт», а вам эти стихи нравятся?

— Какие-то нравятся, какие-то нет.

— Любопытно, а вы понимали, что когда станете это читать, у вас могут возникнуть в отношениях с государством определенные осложнения?

— Нет.

— Почему?

— А из-за чего?

— Ну, взять хотя бы стихи про судью Данилкина...

— ... И его помощницу Наташу Васильеву, прекрасную женщину?

— Да-да...

— Не понимаю тогда, почему до сих пор Александр Васильевич Масляков на свободе. Ну как это? — если уж и на эту тему шутить не будем, тогда, действительно, все в кухни!

— Подождите, но там же была фраза о крабе Путине: «Все мы сегодня задавлены крабами с тяжких кремлевских галер...».

— А вот этот вопрос — к Дмитрию Быкову. Где-то я видел надпись: «Правда ли, что Путин — краб?». Не знаю, разбираемся...

— По слухам, вы человек резкий, привыкший резать правду-матку в глаза, — это так?

— Подтвердить не могу, да и правда-матка лишь в определенных нужна случаях — либо чтобы остановить кого-то (только ей это под силу), либо чтобы все замолчали, но я не думаю, что проект «Гражданин поэт» — правда-матка: это прикол.

— Рассказывают, что когда Путин гостил у Никиты Михалкова на даче, вы, будучи подшофе, подбежали к нему и крикнули: «Покайтесь!»...

— Нет, это неправда — ну абсолютная! (Улыбается).

— Откуда же этот слух возник?

— Есть такая творчески продуктивная компания — Гармаш и Стоянов: они и придумали.

— То есть вас на этом празднике жизни не было?

— Никита Сергеевич отмечал день рождения в картинг-центре, мы сидели за столиками, и туда действительно зашел Путин — стоял метрах в 400 от меня. Может, действительно мы шутили — не очень я помню, потому что приехал он уже поздно вечером.

«ЕСЛИ СТАНУ ВСЕХ УБЕЖДАТЬ, ЧТО Я НЕ АЛКОГОЛИК, А ПЬЯНИЦА, НИКТО НЕ ПОВЕРИТ, СКАЖУТ: «ВСЕ АЛКОГОЛИКИ ТАК ГОВОРЯТ»

— Ваше кредо, как у Остапа Бендера: «Всегда!», а политическая позиция? Или актеру она не нужна?

— Не знаю и, что такое политическая позиция, не понимаю.

— Политикой хоть интересуетесь?

— Ну как? — я все-таки сын своего отца, но при том бабле, которое общество наше накрыло, политика совсем никуда не годится, потому что все видно и понятно: кто хитрее объяснит, зачем ему эта «распилка», тот и прав. Это не политика на самом деле, потому что ни политических действий, ни призывов нет, ни движений, а может, я просто постарел: мне кажется, что раньше все это было, а сейчас испарилось.

— Бабло, накрывшее страну, ей во вред?

— Ну почему же? Россия жила в нищете, и, думаю, не во вред, конечно...

— ... Но и не на пользу...

— Не на пользу в первую очередь психически невыдержанным людям — у нас слишком много жлобства, когда уж лучше бы у соседа сгорело, чем у меня было.

— По национальности вы чуваш?

— Чуваш-мордвин — папа у меня из мордвы.

— Как интересно, а чувашом и мордвином себя чувствуете?

— Когда приезжаю на Волгу, конечно, хотя мордва — это все-таки не совсем Волга — она подальше, в степях.

— Ну а когда в Чебоксарах находитесь?

— Вы знаете, недавно я там был, на фестивале...

— По-чувашски Шупашкар, да?

— Замечательный город, но Иван Яковлевич, прадед мой, там не был — из деревни Тетюши он пришел в Симбирск, который был одним из наиболее просвещенных городов Российской империи...

— ... И где отец Ленина жил...

— Так Яковлев же его друг: под началом Ильи Николаевича Ульянова, руководившего народными училищами Симбирской губернии (а Иван Яковлевич за просвещение чувашей отвечал) мой прадед открыл более 300 школ чувашских и перевел на этот язык Библию. Еще и отец Керенского в местной гимназии преподавал — там такая...

— ... Собралась банда...

— Ну, банда не банда, но думаю, что хороший Симбирск был город — культурный.

— По-чувашски вы понимаете?

— Нет.

— По-мордовски тоже?

— Знаю только, что мокша и эрзя — две разные ветви мордовского народа.

— «Алкоголь, — признались однажды вы, — черное пятно на моей репутации», и добавили: «До 30 лет я позорил родню, а теперь успокоился — свою цистерну водки уже выпил»...

— Та-а-к...

— Был момент, когда решалось: или алкоголь вас, или вы его?

— Этот момент — каждое похмелье, когда понимаешь: сейчас еще рюмочку — и алкоголь меня, а если в душ — тогда я его.

— Отношения с ним складывались у вас непросто?

— Весело, но непросто — да, а у кого в России простые отношения с алкоголем?

— Сегодня вы можете сказать, что остановились?

— Я не хотел бы это говорить — зачем? Я и остановился, и не начинал совсем. Дело вот в чем: если стану всех убеждать, что я не алкоголик, а пьяница, никто не поверит, скажут: «Все алкоголики так говорят», так что лучше уж промолчу.

«ПЕРВОГО ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА Я ПОЛУЧИЛ ЗА ТО, ЧТО ВЗОРВАЛ АТОМНЫЙ АРСЕНАЛ НАТО В АФРИКЕ, ВТОРОГО — ЗА ТО, ЧТО В ВАШИНГТОН ВЪЕХАЛ НА ТАНКЕ, НУ И ТРЕТЬЕГО — КОГДА В ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ МЫ ПОБЕДИЛИ...»

— Вы как-то признались, что потеряли невинность в 13 лет с проститутками...

— Да полчаса назад вам и признался.

— Где их, простите, нашли?

— В городе Ялта.

— И как это получилось — в 13-то лет?

— Ну, понимаете, мы артисты были, в кино снимались...

— Но вы-то мальчик!

— Да, а они — девочки.

— Сколько раз вы были женаты?

— Официально? (Задумался). Четыре.

— Долго считали! А неофициально?

— Ну, неудобно об этом...

— Долго искали?

— И искал, и жизнь так шла, но не думаю, что всем это интересно.

— Ваши шестеро детей наверняка совершенно разные...

— Ну почему же? — они похожи.

— Как вы их воспитываете?

— Политикой невмешательства. Пускай мама воспитывает: мамы, они лучше, чем папа, а я в случае чего помогу. Иногда и нотации читать приходится, но это не самое приятное в наших с детьми отношениях.

— Не жалеете, что у вас нет звезды Героя Соцтруда, чтобы пойти и за кого-то из них заступиться?

— Ой, мне недавно сон такой снился! Рядом с нашим домом у Никитских Ворот была металлоремонтная мастерская, и мама мне в полдевятого или без 20-ти девять вечера говорит: «Пойди сделай ключ — я потеряла». Иду, значит, я в мастерскую, уже без пяти, думаю: «Ну, ключ-то успею сделать», и вдруг ветеран подходит, герой. Вопросов нет — очередь я уступил и, не сделав ключа, пошел домой и лег спать, но настолько распереживался, что приснился мне сон: первого Героя Советского Союза я получил за то, что взорвал атомный арсенал НАТО в Африке, причем как? Спичку кинул, сам белой простынкой накрылся, и мимо меня все прошло. Второго Героя дали за то, что в Вашингтон въехал на танке, ну и третьего — уже когда в Третьей мировой войне мы победили, и вот в этом же сне захожу я в металлоремонт...

— ... С тремя звездами...

— ... Да, и у меня три ключа, а еще когда-то приснилось, что я Муссолини и меня за мизинец повесили. Хотя его же за ноги повесили — я, наверное, где-то об этом прочел, и вот снилось мне, что я Муссолини, еду куда-то в машине, спасаюсь от итальянских партизан, но меня все равно ловят и вешают за палец. Проснулся вот так (прикусывает палец. — Д. Г.), зубами его зажимал — дикая боль! (Смеется).

— Слушайте, вам надо когда-нибудь сны свои описать...

— Честно говоря, когда их рассказываю, сам удивляюсь: вот сейчас интервью закончим — внизу карета «скорой» уже ждет...

— И Никита, и Николай, ваши дети, тоже в кино снимаются — работы их смотрите?

— Да, все нормально пока. Какие-то замечания делать им я не вправе, потому что сыновья в самом начале творческого пути, и если что-то говорить, можно им жизнь сломать. Никита вот в сериале «Баллада о бомбере» сыграл главную роль, Николаша в «Белой гвардии» снялся — в роли Николки.

— Задам вам последний вопрос: на детях гениев природа, говорят, отдыхает — вас это не расстраивает?

— Андрей Кобзон ответил на этот вопрос замечательно: «На детях гениев природа отдыхает, а дети гениев отдыхают на природе» (смеется).

Дмитрий Гордон

bulvar.com.ua

http://www.spartakworld.ru/fans-spartak/97...na-prirode.html